Собака повела головой книзу и вбок, как будто демонстрируя в рапиде боксерский хук, и вдруг завыла на проходящую мимо парочку, повергая девушку в совершенный столбняк.
– Фу! Фу! – закричал, закрывая девушку, молодой человек, делая шаг к собаке и как бы отмахивая псину рукой.
Тут уж собака рявкнула не на шутку, и юноша тоже остолбенел. Это была овчаркоподобная дворняга, достаточно, однако, крупная и, как выяснялось, злобная, чтобы испугать двух горожан, заехавших отдохнуть в идиллический воскресный день в писательский городок Переделкино.
– Что вы, что вы, она не кусается! – с какой-то невыразимой интонацией, в которой поровну было душевного удовлетворения и сахару (который предназначался то ли собаке, то ли молодым людям), вступила со своей партией хозяйка. – Пойди сюда, Альмочка, пойди сюда, мое золото, ну, что ты разволновалась, ну?
Молодые люди скорым шагом миновали опасное место и еще некоторое время шли «аккуратно», с опаской поглядывая назад.
Хозяйка подозвала к себе и обласкала псину. Если бы эту сцену разбирал какой-нибудь психоаналитик, он бы наверняка сказал, что хозяйка ласкает ее именно за то, что она облаяла прохожих и нагнала на них страху. Т.е. хозяйке нравится, что ее собака лает на людей, а те замирают или визжат от ужаса, а уж потом она выдает им частичную индульгенцию, давая им все же понять, что они жалкие неврастеники, если испугались такого славного, такого хо-ле-се-го пса.
За пятнадцать лет жизни в Переделкино я наблюдал эти сцены тысячу раз, поэтому знаю, о чем говорю. Собака не друг, собака – раб человека. И сознание ее – точный слепок подсознания хозяина. И если хозяин хочет (даже если он не выговаривает этого вслух), чтобы его псина за забором колотилась от злобы и в бешенстве грызла доски калитки (от чего с непривычки тоже мороз идет по коже), – она будет колотиться и грызть. Если он хочет, чтобы, гуляя, она припугивала прохожих, – она изо всех сил будет стараться припугивать. Однажды один такой пес прокусил мне рукав куртки, которым я, отворачиваясь от прыжка на этот раз чистокровной овчарки, закрыл лицо. Но, разумеется, от хозяина, по виду отставного генерала, я услышал только сакраментальное: ну, что же вы, она не кусается… И, разумеется, с оттенком упрека.
Вероятно, меня поймут неправильно. И я даже уверен, что именно так – неправильно – и поймут. Что, типа, это какие-то мои разборки с собаками. Но мои отношения к собакам не хороши и не плохи. В том, что они бросаются на людей, – виноваты люди. И с людей надо спрашивать – и за плачущего мальчика, который стоит как вкопанный, обдираемый собачьим лаем, а его хозяин не замечает, и за испорченное воскресенье двух влюбленных, и за прокушенный рукав куртки. На этот счет у меня есть ясная и простая мысль. Но я выскажу ее потом. После того, как расскажу одну историю.
Уже, увы, давно, лет двадцать назад, мы с приятелем ходили гулять в парк «Сокольники» и всегда прихватывали с собой его собаку – замечательно веселого фокстерьера Мальту. Тогда Москва была полна небольших и незлобивых, даже к чужим людям радостных псов: фокс- и эрдельтерьеров, болонок, шпицев, китайских «дракончиков», дворняжечек с умилительно-умным выражением лица, ну и, конечно же, всеобщих любимцев - спаниелей, в полной мере воплощающих дружбу, и даже больше чем дружбу – какое-то глубокое душевное со-чувствование человека и существа из животного мира. Бульдоги казались карикатурами на Джона Булля, наделенными каким-то своим английским (или французским) сознанием очевидных химер человечества, но глаза у них были добрые, как и хозяева. Были еще, конечно, боксеры, само название которых вполне, казалось, соответствует своему происхождению от слова «бокс». Были доберманы-пинчеры, собаки итальянских карабинеров, и, конечно же, овчарки – и немецкие, и кавказские, но, кажется, в ту пору и они были добрее. Я сказал – что разум собаки – это точный слепок подсознания человека. Так вот, подсознание было другим. Не было еще железных дверей, трехметровых заборов, секьюрити на входе в частные дома… Газовых и настоящих пистолетов у каждого второго. Многого не было. И собаки были другими. Последний мой друг в собачьем мире, очень любимый мною боксер Чуча умер от разрыва сердца на заднем сиденье автомобиля оттого, что машину слишком сильно и резко тряхнуло на ухабе – такая у него была чувствительная душа. Но я не дорассказал. Мы ходили в «Сокольники». И у собаки моего приятеля, фокстерьера Мальты, была одна радость – мячик. Прыгучий мячик для тенниса. Она упрашивала – то его, то меня – бросить мячик, чтоб он запрыгал в траве, и она бы его искала, искала и нашла! У собак простая душа, независимо от того, злая она или добрая. Я любил эти наши прогулки по «Сокольникам», рассеянный свет осени, прыжки собаки в траве, проезжающих мимо всадниц конно-спортивной школы… Однажды мы вышли к каким-то ангарам у железной дороги, где заполошно, не по-хорошему, бился собачий лай.
– Туда не пойдем, – сказал мой приятель.
– А что там? – удивился я.
– Специально стравливают собак. Что, хочешь взглянуть? Пойдем, увидишь…
Он взял Мальту на руки, и мы пошли.
Тогда еще не было собачьих боев в настоящем значении слова. Просто стояла группа мужчин и наблюдала, как рвут друг друга два пса неизвестной мне тогда породы (это были питбули). Меня поразило, что никто не пытается разнять их. Я был наивен: шла игра на деньги. Но от меня не ускользнуло то жестоко-сладострастное выражение, которое было на лицах многих мужчин, безотрывно и жадно наблюдавших эту жестокую, смертельную грызню. Может быть, в каждом из нас сидит маркиз де Сад, но не каждый, убежден, горит желанием узнать его поближе. Эти люди были во власти демона. Когда мы в следующий раз пришли в «Сокольники», на собачьей площадке натравливали овчарок на бегущих в ватниках людей и радовались (зачет!), когда собака хватала убегающего не только за ногу или за жопу, но и добиралась до горла. Скоро период «Сокольников» кончился, я много ездил, видел самые разные отношения людей и собак (например, отношение таежных охотников к своим промысловым собакам, отношение на Севере к собакам ездовым), но ничего подобного происходящему в Москве и, соответственно, в пригородах не видел. Прежде всего потому, что на Севере или в тайге у хозяина нет и мысли о том, что собака может укусить человека. Нет, по закону зеркала, таких мыслей и у собаки. Охотничий пес может и должен, в случае необходимости, броситься даже на медведя. Но на человека – никогда. Это не входит в систему его понятий. Так было и есть в Барселоне, в Париже. И хотя я только однажды видел в Париже крупного пса (как ни странно, это был пес редкой породы – русский самоед), примечательно, что все остальные, куда как меньшие псы, выгуливались на поводках. И почему-то там я ни разу не слышал злобного собачьего лая. А ведь так было когда-то и в Москве…
Но в Москве с тех пор все изменилось: марки автомобилей, расценки на жилье, престижность профессий, породы собак тоже. Никто не станет для охраны своего участка держать мопса или таксу. Больше того, специально выдрессированные и натасканные на человека собаки-охранники (овчарки и др.) и даже собаки бойцовых пород живут в московских квартирах, гуляют в парках и скверах. Разумеется, как всегда – без поводка или хотя бы намордника. Собака должна насладиться свободой. И, разумеется: что-вы-что-вы, она не кусается! Но кто, черт возьми, знает, что там, в подсознании у ее хозяина? Я знаю случай, когда в бультерьера, который что-то долго не проявлял свойственных его породе агрессивных качеств, специально, чтобы, что называется, «зазлить» пса, стреляли из духового пистолета. К сожалению, от собаки московской или подмосковной чаще всего обязательно требуется, чтобы она могла укусить человека. Порой (обычно поздно вечером) я встречаю хозяев, выгуливающих огромных сторожевых псов, которых они, в силу своеобразной гордыни, удерживают лишь силой воли (чья воля непреклоннее – собака хочет броситься, хозяин должен удержать). Проходя мимо, попадаешь в поле сурового мужского напряга, в котором слышится лишь едва слышный шепот хозяина: «рядом, рядом». И я понимаю, что хозяин действительно кайфует от того, что его воля побеждает волю собаки.
А теперь я хочу задать один вопрос: а к чему мне все эти эксперименты? Зачем мне знать о подсознании хозяина и о том, каким образом выражает его пес? Поэтому когда я вижу, как выгуливают бойцового или сторожевого пса без соответствующей упряжи, мне хочется подойти и шепнуть на ухо хозяину: «Будь попроще. Смири гордыню». Поводок и намордник – вот и все, что требуется, чтобы мы все вокруг чувствовали себя в безопасности. Поводок на подсознание и намордник на маркиза де Сада. Понимаете? Здесь ведь речь не только о собаках, о людях – главным образом.
Новая газета
